Партизаны отряда с честью выполнили свой священный долг перед нашей социалистической Родиной.

Н. А. Мартысюк

За край родной

Николай Андреевич Мартысюк

С 1928 по 1939 год — участник революционного движения в западных областях Белоруссии.

В июне 1941 года из Бреста отходил на восток. Под Вязьмой ранен в бою, пленен. Бежал. С февраля 1942 года — в антифашистской группе И. В. Солейко. В 1944 году — командир партизанского отряда им. Фрунзе.

Награжден тремя орденами, в том числе орденом Польской Народной Республики Виртути Милитари, и многими медалями.

Член КПСС с 1935 года.

В настоящее время персональный пенсионер республиканского значения. Живет в Бресте.

В то утро по Московской улице из Бреста устремились толпы людей. Они тревожно оглядывались на трепещущее зарево пожаров в районе крепости, прислушивались к грохоту канонады и шли, шли… Военные и гражданские, автомашины и телеги — все смешалось. Этот поток подхватил и меня, как только я выскочил из конторы райзага, где догорали служебные документы.

Фашистский стервятник безнаказанно кружил низко над дорогой и из пулемета расстреливал беззащитных людей.

Вместе с женой с трудом добрались до родного села. Там жена с четырехлетней дочкой остались, а я, стиснув зубы, ушел на восток.

С боями и тяжелым сердцем все дальше уходил от родных мест. Под Вязьмой был ранен. Подобрали наши санитары. После неудачной попытки вывезти раненых нас оставили на квартирах колхозников. Тут меня схватили фашисты.

Попал в наскоро организованный фашистами лагерь неподалеку от Вязьмы. Рана заживала, но здоровья не прибавлялось. Одно из двух — или с риском для жизни бежать, или медленно умереть. Предпочел первое. Но за эти дни много потерял крови, ослаб настолько, что нечего было и думать пробираться через линию фронта. И я поплелся к Бресту. Шел сожженными селами и городами, видел зверства фашистов, страдания советских людей.

«А как мои, живы ли?» — тревожно билось сердце. Желание увидеть их, узнать, что творится на родине, поддерживало меня в полуторамесячных скитаниях по лесам.

Был декабрь сорок первого, когда я пришел туда, где каждый поворот дороги, каждый кустик знаком. И все-таки как-то неожиданно увидел хатенки Шебрина. Вот и моя — стоит!

Словно и не было усталости, устремляюсь к дому.

— Коленька, родной, жив! — повисает на плече жена.

— Что ж ты плачешь? — говорю ей.

— Да я от радости.

— Ну успокойся… Дочка как, старики?

— Живы. Дочка, да где ты?

Женя во все глаза смотрела на меня, заросшего, полуоборванного. Видно, с трудом узнавала.

— Кто-нибудь из капэзебовцев есть? — спросил жену, когда та немножко успокоилась.

— Говорят, Солейко где-то здесь. А за тобой из полиции приходили, все допытывались, где ты. Будь осторожнее.

В ту же ночь я ушел из дому. «Солейко здесь, хорошо! — думал я. — Это испытанный боец. Двенадцать лет он провел в тюрьмах. Опытный подпольщик, его надо немедленно разыскать».

Неожиданно встретил Николая Андреевича Мирошника. Спросил его напрямик:

— Где Солейко? Помоги — наладить связь.

— Солейко знаю. Иди в Заболотье к Ивану Старосельцу.

— Как найти?

— На перекрестке стожок сена и поленница дров, дом по левую сторону. Спросишь: «Продаете дрова?» Ответят: «Продаю, одну повозку».

Вечером иду на явку. Свежий снежок под лунным светом отливает синевой. И луна в небе, и заснеженные ели, и поскрипывание снега под ногами — от всего веет таким уютом и покоем, что не хочется верить в войну. Но мне надо найти стожок сена и поленницу дров, не забыть пароль, — это война, и от нее не скроешься, не увильнешь.

Нужный дом нашел быстро. Вхожу, спрашиваю о дровах. Хозяин ответил.

— Значит, попал куда нужно, — облегченно вздохнул я.

— Да уж видать так, — ответил в тон мне Староселец.

— Позовите Солейко.

Хозяин молча накинул полушубок. Ждать пришлось недолго. Вошел Солейко.

— Николай Андреевич! — горячо приветствовал он меня. — Рад тебя видеть живым и здоровым. Рассказывай, где был, что видал…

Беседа затянулась, мы поведали друг другу о пережитом. Обменялись мнениями по поводу создания Государственного Комитета Обороны, о том, что Центральный Комитет партии призывает народ, оказавшийся на оккупированной территории, развертывать партизанскую борьбу. Солейко оживился, глаза загорелись.

— Надо активнее браться за дело, — сказал он. — Думаю, что нужно создать ячейки, которые будут вести пропаганду среди населения, подыскивать верных людей и, пожалуй, не менее важное — собирать оружие…

И. В. Солейко.

В деревнях Шебрин, Ямно, Заболотье, Закий, Каменица-Жировецкая возникли антифашистские ячейки. Председателем районного антифашистского комитета был избран Иван Васильевич Солейко.

В Шебрине наш связной достал радиоприемник. В Каменице-Жировецкой разгромили немецкий пост и захватили пишущую машинку. Теперь наша группа могла не только принимать, но и распространять среди населения сводки Совинформбюро. В доме Цыбульского, в Заболотье, принимали вести с Большой земли, печатали на машинке и распространяли в деревнях.

Наша партизанская группа росла. К нам примкнули два летчика, оставшиеся в силу обстоятельств в тылу врага, Михаил и Сергей, которые до этого жили в деревне Закий. Пришли танкист Анатолий Захарович Козлов, поэт Николай Артемович Засим, бывший член КПЗБ Алексей Семенович Куприянюк и многие другие.

Летом 1943 года обстановка сложилась так, что надо было своих людей, членов антифашистских групп, уводить в леса. Как сделать, чтобы не пострадали семьи? Решили идти на хитрость.

Владимир Иванович Стельмашук работал секретарем антифашистской ячейки в деревне Заболотье. В свои двадцать лет он был хорошим организатором, и скоро вся молодежь, вовлеченная в ячейку, активно собирала оружие и рвалась в бой. Они накопили целый арсенал — 5 автоматов, 4 ручных пулемета, 30 винтовок.

Группа приняла участие в разгроме немецкого гарнизона — лесничества Каменная Брестского района.

Теперь Володе надо было уходить в лес.

По договоренности с нами он у себя в доме повесил портрет Гитлера, плакаты оккупантов, приказы. Приходим к нему.

— Так, Стельмашук, в прислужники записался, портрет Гитлера повесил, шкура! — кто-то бросился, сорвал портрет и плакаты, растоптал.

— Да как вы смеете! — «возмутился» Владимир и полез на нас с кулаками. — Это бандитизм, не позволю!

— Не позволишь! Взять его, ребята, расстреляем у первой же осины…

Завязалась свалка. Насажали друг другу синяков взаправдашних. Вся эта сцена происходила при посторонних. Володю мы увели, и теперь уже в партизанском отряде он готовился к новым операциям.

В деревню Бернады пришли под видом полиции. Возглавлял группу партизан Солейко. Одетый в форму немецкого офицера Владимир Стельмашук требует старосту.

— Ты что ж, сукин сын, укрываешь советских, сам на виселицу захотел? — кричит Солейко.

«Офицер» бормочет:

— Руссиш швайн.

— Виноват, господин офицер, — залепетал староста. Лоб его покрылся испариной, губы дрожали. — Я всех знаю…

— Веди!

Староста повел по хатам, указывая, где живут преданные Советской власти люди, а мы их «арестовывали». Под конец «офицер» распорядился:

— Пан староста с сыном сам доставит меня, не могу доверяться этим быдлам.

Староста с готовностью согласился. И только когда выехали за околицу и подводы повернули в лес, он понял, что попался.

15 человек ушли с нами, они принесли 14 ручных пулеметов и одну винтовку.

Так собралось нас человек 50–60. В ходе мелких стычек с немцами и полицией обогащались опытом партизанской борьбы. Иногда этот опыт приобретался дорогой ценой.